Моя будущая соседка слева – ведьма. Это первое, что доверительным тоном сообщила мне хозяйка апартаментов, которые я собирался снять. Видимо, она не осознавала, что подобное соседство вряд ли обрадует любого теоретического квартиросъемщика, ищущего спокойное место: кому захочется жить на одной и той же лестничной площадке с настоящей ведьмой? Так, во всяком случае, описывала ее хозяйка: противная девица, из-за нее съехал уже четвертый жилец, причем всех их она доводила до странного невроза. Вроде бы нормальные ребята, никаких там новомодных групп или странных увлечений – они становились бледнолицыми и замкнутыми.
-Думаю, это из-за того, что она не любит занавески. Ну, вы меня понимаете – она чуть поморщила нос, когда я кивнул головой, видимо осуждая меня за подобный разврат… хотя я и соврал тогда. Я ничегошеньки не понимал. – Да и вообще, наверное, противная девица… никогда не поздоровается, слова хорошего не скажет – она сплюнула себе в ноги, в опилки, оставшиеся от моих предшественников. Квартиру полагалось убирать самому – грубиянка и невоспитанная девица.
При первой встрече – во внутреннем дворе, где стояли мусорки – ведьма меня разочаровала. Я ожидал увидеть рыжую бестию с темными глазами, горячую, жгучую, такую, по которой сразу поймешь, что она стерва, истинная стерва. Или, быть может, белокурое очаровательное существо, каких древние художники брали в прототипы волшебниц и фей. Но она оказалась самой обычной, рыхлой даже, а не пухлой (и смысл мне от отсутствия у нее занавесок и стеснительности?), с не слишком-то чистой головой, небритыми подмышками и желтоватыми зубами. Не сказать, что совсем уродина, но взглянуть на себя в зеркало и привести в порядок ей бы не помешало. Да и не в моем вкусе.
Наш дом – на каждом этаже три квартиры, сам выстроен в форме буквы П, одна выглядывает всеми окнами на проспект, две других во внутренний дворик. У нее не было штор, и я часто смотрел, как она (это не сексуальное зрелище, уж поверьте), ходит по квартире в одном белье. Днем ее не бывало дома и я никогда не сталкивался с ней на выходе из квартиры, а вот вечерами окна напротив заполнялись чужой жизнью. Я часто наблюдал за ней в первую неделю, наблюдал подчас невольно, например, ужиная на кухне или собираясь спать, и пытаясь понять, чем же она заслужила себе репутацию ведьмы, а говорю проще – стервы, которая выживает всех своих соседей. Вряд ли они сбегали с квартиры из-за вида полной девицы в одном нижнем белье. Конце концов, в интернете есть много чего более интересного. А если же они все по странному стечению обстоятельств оказались адептами таинственной секты воздержания, то могли просто поплотнее задернуть шторы, ведь правда?
Моя жизнь на новом месте постепенно входила в колею. Я ходил на работу, по вечерам торчал в интернете, нашел новую девчонку. Хорошенькая такая, рыжая и смешливая. Мне в ней нравилось многое, но не нравилось то, что она оказалась…. Хм… весьма любвеобильной. Нет, это конечно, хорошо, но не после первого свидания же. Хотя я уверен, что у нее не было время для других парней: она работала в огромном шумном супермаркете продавщицей, в весьма популярном отделе, где не было времени на отдых, и каждый вечер я встречал ее с работы.
Я помню тот вечер, когда все началось. Лотта стояла у окна в моей рубашке – я никогда не пойму эту странную привычку, надевать рубашки любовника после секса, они так что, территорию метят? – и, хихикая, наблюдала за ведьмочкой (к тому моменту я все еще не узнал ее имя, и называл ее словом квартирной хозяйки).
-Какая же она… страшненькая. И странная. Неужели, она думает, что там может склеить себе парня?
Я подошел со спину, обнял ее:
-Ну она же не такая красавица, как ты…
В ту ночь мне впервые стало плохо – казалось, будто из меня вытягивают кровь и заменяют ее льдом. Было больно, чертовски больно, но когда Лотта проснулась, уже все закончилось. Она настаивала, что бы я сходил к врачу, но я-то здоровый парень. Принял обезболивающее, и все закончилось.
Через несколько дней (первая страсть, первое ощущение наполненности от присутствия Шарлотты в моей жизни уже иссякли, так что не могу сказать, что эта новость как-то особо меня огорчила, право слово) она уехала к своей матери, буквально на пару дней. Я, конечно, собирался ее дожидаться, она мне весьма и весьма нравилась, даже подумывал пригласить ее жить к себе. Но в эти несколько дней я мог ходить по квартире в трусах и носках, не оглядываясь воровато чесать задницу, и вообще, вести жизнь классического холостяка без подружки.
Был уже второй час ночи. Собираясь ложиться спать, выглянул в окно – такой автоматический взгляд, будто проверяя, все ли в порядке. В квартире ведьмы свет был выключен. Лишь в одной из окон – красноватый отблеск. То ли телевизора, то ли пожара…
Я не могу описать то, что увидел там, честное слово. Вы можете описать, что испытали, когда глядели в глаза вселенной, вселенной холодной и яростной, прекрасной и злобной? Какие ощущения испытывали, когда осознавали, что ваша жизнь медленно стекает по кончикам пальцев, стекает на пол и проникает сквозь щели в громко скрипящем паркете? Каково вам было в те минуты, когда вы чувствуете руки смерти – такие мягкие, такие холодные – на своей шее?
На следующее утро я рассчитывался с квартирной хозяйкой, сбегая в спешке, в панике и шепча под нос «Проклятая ведьма, ведьма…»

Тролли жили под этим мостом много-много лет. Их всегда было двое – молодой и старый, и когда старый уходи, на его место приходил новый… и так было всегда
Но однажды старый тролль ушел – и никто уже не занял его место. И молодой остался один.
Сейчас уже он не был молодым, ему исполнились столетия; усталость навалила на его плечи, голод утяжелил походку, болезни и горести сделали глаза совсем тусклыми. Старый, небольшой мощенный камнями мостик уже перестал существовать, да и реки уже не было – на её месте высились дома викторианской эпохи; каждый день тролль ходил взад-вперед под домами и слушал звуки…
Тролль питался чужими жизнями.
Некоторые из них нравились ему больше других.
Вот, например маленькая девочка. Тролль каждый вечер приходил под её дом слушать, как отец рассказывает ей сказки, а по ночам выглядывал из двери чулана. Что бы девочка знала, что сказки, которые рассказывал ей отец – правда. Днем тролль тоже иногда заходил к девочке – он пробовал на вкус её игрушки, ощущал аромат нежной детской кожи. Когда она умерла, много-много лет спустя, он продолжал приходить, разыскивая этот аромат, и заглядывая в уже чужие детские….
Или старики; у них он питался запахами: старых, давно забытых на самых дальних полках приправ; чая – самого разнообразного, с медом, с молоком, шотландского, с корицей, лаванды в стенном шкафу, цветов, либо уже засушенных, либо свежих, купленных старичком по дороге домой с почты и преподносимые жене.
Была ещё и многодетная семья – звуки…. Смех, когда было весело, и плач, когда дети дрались, крики, когда кто-то падал или появлялась новая жизнь, тихие разговоры за ужином, звуки игрушечных принцев и принцесс, баталий, разыгрываемых на ковре, игрушечных шарманок и заводных игрушек…
Но самым любимым его местом была школа… но знал детей и их бабушек и дедушек, он знал вкус каждого мелка, когда-либо бывавшего в стенах этой школы, знал каждое слово, появлявшееся на доске или парте; каждое утро и каждый вечер он обходил школу – это были его владения; иногда он даже вмешивался в жизнь своих маленьких подчиненных – ломал шкафчики хулиганов и подкладывал яблоки тем, кого не очень любили, следил, что бы никто не списывал, а иногда и сам помогал тем, кто никак не мог решить… сотни и тысячи детских лиц, сотни и тысячи их запахов, движений, ленчей, плащей и курточек – он все это помнил. Он знал, когда в эту школу приходили дети и внуки тех, кого он помнил, и этим детям он помогал чаще остальных; для него сохранили какую-то сентиментальную печаль мордашки, которые он помнил много десятилетий назад точно такими же.
Каждый день обходил старый-старый тролль улицу, где жил, и подъедал старую жизнь, её радости и огорчения, печали и счастье. Когда-нибудь он перестанет это делать – и тогда жизнь замрет.
Ведь некому будет ей питатся….

Она курит дешевые сигареты, и носит синий мамин свитер – ей нравится, как вытянутое от времени горло подчеркивает  ключицы, слишком уж костлявые, если по-честному. Да и на нормальные сигареты денег хватает – ей просто нравится слишком горький, режущий горло дым. Обычная такая девчонка, в общем. Сидит перед подъездом, пьет «Ягуар», болтает с подружками. Черные корни, белые лаковые сапоги – все как у всех.
Но иногда она думает о соседе-с-верхнего-этажа.
Она увидела его лет семь назад – ей было то ли девять, то ли десять. Лоб шишковатый, и ходит неправильно так, будто краб. А еще – на спине нарост. Будто бы крылья. Она тогда так и спросила у матери – у него там крылья, да? Так и не поняла потом, за что ей оплеуху отвесили.
Она потом его видела, иногда – когда старая бабушка выводила во двор. Над ним смеялись, а она сидела, надутая, и все ждала – когда он их покажет, крылья свои. Они ведь там есть, под этой огромной мужской рубашкой, есть, обязательно!
Так и не показал, умер, когда ей было четырнадцать. Его хоронили в нелепом гробу, таком глубоком. Для крыльев.
Наверное, поэтому она сейчас так злиться на мир. За его крылья, которые он не показал. Не может простить людям.