Особенно страшно было слышать его молчание – лучше бы он начал бить ее за дверью, или еще лучше, в комнате у Марии. Даже если бы забил на смерть, не так страшно, как слышать его молчание – и собственный бешеный стук сердца на этом фоне. Она даже тошноту ощутила от этого страха, и захотелось зарыться головой в песок, как маленькому страусенку. 
Он тебя убьет. Или сейчас бросит карцер и оставит умирать там. От голода.
Тогда Мария поможет, она же обещала.
А она вообще узнает?
Ну ведь Лукас узнал, что это ты все натворила.
Еще страшнее было не видеть его глаз сейчас – если бы он хоть на секунду посмотрел на нее, девушка бы поняла, что перед ней не ледяная глыба, а просто человек, просто мужчина, который хоть и зол, но не представляет собой все кошмары вселенной.
Ты не здесь, малышка. Ты в другом месте. Ты гуляешь по саду, Джастин говорил, что здесь  есть сад, очень красивый, и ты гуляешь в этом саду. Там все тихо, спокойно, уютно. И Джастин гуляет с тобой. Рассказывает что-то интересное, что он знает, а ты нет.

Я себя ненавижу.
Он был прав – девушка уже наказала себя сама, наказала всеми теми эмоциями, которые испытывала по отношению к себе. Но он не должен ей врать, просто не должен. О какой семе он может говорить? Семья – это Мария, ее муж, их дети, Джастин, жена, которая у него когда-нибудь будет. Семья – это люди, которые любят друг друга, которые очень тесно связанны, которые не дают друг друга в обиду, что бы не случилось. У нее была семья – была Скарлетт. А теперь она лишилась совсем всего, включая какие-то наивные, детские надежды, не получив ничего взамен.
Она молча стащила рубашку, понимая, что наказание все-таки  будет – наверняка ее просто еще раз высекут, наложив новые рубцы поверх еще не заживших. Но вместо этого он дал ей какую-то дрянь, велев зажать зубами, и размотав бинты, стал обрабатывать следы последнего посещения Томаса. Сначала она держалась, стараясь не замечать то, что ее спина буквально горит, но меньше чем через минуту уже откровенно верещала от боли – впрочем, звуки получались приглушенными из-за вышеупомянутой резиновой чухни. Лишь оказавшись на столе, тихо всхлипывая и не заметив укол, она тихо заговорила, то и дело замолкая, борясь с внезапно напавшим сном:
-Мистер МакКейн… я… вы… вас так долго не было… и я боялась… очень боялась… один клиент… он… я ему отказала, как вы и просили, и он пришел в ярость из-за этого, он стал приходить каждые несколько дней и сильно избивать меня… и я боялась, что он меня убьет – шрамы на спине свидетельствовали о правдивости этой истории, так же как и синяки на бедрах – на лице и животе они уже исчезли. – А вас не был хотела умереть, совсем… и я не… - скомканная речь, которую он вряд ли слушал, оборвалась, потому что бороться со сном оказалось слишком тяжело.
Сон был плохим. Она все время бежала, бежала за кем-то, спотыкаясь и падая. Спина болела, и сама девушка то и дело всхлипывала во сне, пытаясь как-то поудобней свернуться на этом рабочем столе и не упасть с него при этом. Она не знала, что должна чделать, что бы лукас ее простил – но знала, что сделает для этого все, что возможно.

Холодно, холодно, господи, как же мне холодно…. – в комнате была вполне приемлемая температура, но в ее сне было холодно. Она видела, что из-за рта вырываются клубки пара, видела, что никого рядом нет,  а она совсем голая. И никто никогда не обнимет ее, не прижмет к себе, согревая миниатюрные ладошки нежным дыханием. Она больше никому не нужна в этом мире.
Лучше бы ты осталась в клубе. Лучше бы ты отказала ему сразу, и к черту, что он убил бы тебя за это.
Раньше у нее была Скарлетт. И были мечты. А теперь о чем ей мечтать? Она уже личная рабыня – но ее положение только ухудшилось от этого. Ее ненавидят, презирают, и господи, как же ей холодно от этого….
Она презирала себя сама. Она просрала абсолютно все в своей жизни – и сделала это бездарно, абсолютно бездарно.
Она открыла глаза и присела на столе, торопливо натягивая рубашку. Глаза были на мокром месте, но она не чувствовала боли в спине (господи… как же это приятно… не чувствовать этой назойливой боли…). Она не знала, здесь ли Лукас – со стола не было видно всей комнаты – но ее это и не интересовало. Она сдала в ладошке крошечный крестик, и зашептала, не зная никаких молитв – но искренне, истово. Она вообще не слышала молитв - и мало что знала о Боге, Аллахе, Христе или Будде, но говорила с кем-то там так, как умела и чувствовала:
-Господи, пожалуйста, забери меня отсюда, мне лучше умереть, да, я  знаю, так всем будет лучше, никому не придется заботиться  обо мне, и я больше ничего не испорчу, господи, пожалуйста, я ведь никому не нужна, и так всем будет только лучше, и мне так будет лучше. Я знаю, я могу покончить с собой, да, но я ведь тогда не попаду в рай… аминь.

Она вздрогнула, услышав за спиной его голос - холодный, равнодушный, но хотя бы без хорошо знакомой ей ярости, такой привычной для современных мужчин. Она надеялась, что МакКейна не быдет в комнате, когда она совершала свой едежневный, столь знакомый и родной ритуал - утреннюю молитву, маленький разговор с Богом о том, почему мир так отвратителен, и нельзя ли этого как-то поменять. Сейчас она способов не видела, поняв, что сама все разрушила своими поступками.
Господи, да успокойся ты! ты ничего не сделала плохого. Он тебя предал, он первым начал это. Говорил, что ты его - а бросил, просто забыл о твоем существовании, оставил на съедение зверям. Что тебе еще оставалось делать? Почему ты должна была защищать его, если он тебя - предал?
Он мужчина. Это его привелегия - предавать.
-Он не мог уйти. Бог это любовь - мама. Это она говорила, пожалуй, чаще, чем следует - а ей стоило вбивать в мати совсем другого толка мысли. - Простите, сэр.
Она сосредоточенно, напряженно наблюдала за всеми действиями Лукаса, покорно садясь за стол - впрочем, ей было неясно, почему именно туда, когда здесь есть стулья. Когда он приблизился к кудрявой со стаканом чая, девушка невольно сжалась, но его жест, когда он проверил, крепко ли она держит стакан, заставил девушку немного расслабиться.
-Спасибо, сэр. Вы очень добры ко мне - она отпила чая. Ароматный, приятный на вкус. И очень горячий - после кошмара, в котором она замерзла насмерть, это радовало.

оос: я после шести теперь приду((( надеюсь, ты будешь)

Жаль, что Тильда никогда не слышала по истине пророческих сейчас слов из Библии: "И последние станут первыми". И в самом деле, малышка Тильда, судьба которой была самой простой и незамысловатой (жизнь в клубе, бесконечная работа, и, как счастливый билет - симпатия какого-нибудь охранника, более или менее постоянная), неожиданно оказалась невероятно бурной.
Еще бы, она вляпалась в борьбу между двумя сильнейшими братствами современного мира... и между жизнью и смертью, о чем, впрочем, в курсе не была.
-Да, сэр. Я приму это к сведенью. - она уже забыла про то, что он говорил по поводу обращения к себе - никакого "сэр", только мистер МакКейн.
Она чуть обножила зубы в неожиданно дружелюбной, светлой улыбке, и торопливо закивала головой, явно обрадовавшись тому, что может сделать для Лукаса хоть что-то доброе:
-Я готова прямо сейчас. ЧТо мне надо сделать?
А вот неожиданное вмешательство заставило девушку нахмуриться - как ни странно, ее начал мучать один вопрос. По хорошему, ей стоило бы поблагодарить своего хозяина, но вместо этого она поинтересовалась:
-Вы... а где вы будете спать?

В принципе, было достаточно легко представить ответ мужчины – он ее хозяин, и это вполне нормально, что она будет жить в его комнате. Так правильно, хорошо. Здесь у него других рабынь нет, а, значит, девушка будет какое-то время жить вполне себе благополучно.
-Да, мистер МакКейн. Конечно.
Она с любопытством наблюдала за тем, что он делает, и пытаясь понять, зачем ему это нужно. Стетоскоп был забавным, и когда мужчина снял его в шеи, кладя возле себя, она притянула эту вещичку к себе, кончиками пальцев, готовая тут же положить, если он попросит. Забавная штука, ничего не скажешь. Впрочем, что-то в его поведении сейчас (возможно, легкомысленный, игривый щелчок по носу) подсказало Тильде, что он не будет особо злиться.
Быть может, он меня простит.
Именно из-за интереса к стетоскопу, она пропустила момент, когда он сказал ей эти слова. Он шутил? Она просто не может быть беременна, Тильда ведь никогда не поучала себе вакцин или чего-то такого. Ей несколько раз давали какие-то таблетки, даже сам Лукас после секса, но это было обезболивающими средствами.
Стетоскоп выпал из ее рук, упав на пол, а она уставилась на МакКейна, приоткрыв рот от удивления. Этого просто не может быть…
Но хозяин, пусть и улыбался, каким-то особо радостным по этому поводу не выглядел, скорее обеспокоенным. Именно поэтому она сдержала пока свои эмоции, лишь тихо ответила:
-Мистер Риз – никогда. Он… он хотел, я знаю, но не смог. Я не знаю почему. – она не стала упоминать Эштона, при мысли о котором ей хотелось плакать. Тем более, что-то подсказывало ей, что диагностировать беременность через два дня после полового акта нельзя.
-Но… я ведь… вакцина. Я никогда не принимала ее. – девушка положила ладонь на живот, словно надеясь почувствовать там кого-то.

Она подумала, а затем призналась, решив, что если ему нужно это знать, то это важно для ее ребенка, то это нужно, что бы ему было лучше, спокойней, что бы он был более здоровым, чем она сама:
-Был. Я боялась, что меня опять изобьют, и… но это было несколько дней назад, позавчера. И все. После вас совсем никого не было, очень долго. Я поступала так, как вы мне приказывали, избегала всего этого.
Щеки были ярко-алыми, она ощущала, как горит все лицо, а руки трясутся,  как во всем теле появляется странное, невероятное ощущение – будто бы там слишком много воздуха, будто бы она вот-вот взлетит, словно шарик. В голове все гудело, ощущая тяжкие, тяжелые удары в голове.
Впрочем, скоро удары из воображаемых, внутренних, стали вполне реальными – он аккуратно одел ей стетоскоп, то ли желая продемонстрировать принцип мнения прибора, то ли показать нечто другое…
Удары его сердца были ровными, с вполне четким ритмом, но торопливые, быстрые – так бывало у нее самой, когда девушка волновалась. Ее же сердце… и не только ее.
Удар ее сердца – и словно эха, два удара потише, с более быстрым ритмом. Сердце ее ребенка. Она растерянно слушала его, в то же время в кудрявой головке проносились десятки и сотни мыслей. И несколько вопросов…
-А как же ваши исследования? Вашей вакцины? Вы будете искать себе… другую девушку, для проверок? И… и… вы не сердитесь? Это ведь не того, что вы ждали…
Вообще вопрос был другим – а хочет ли он этого ребенка? Его обозначение - "сердце моего ребенка" ее слегка задело, но так оно и должно быть - когда она родит, именно МакКейн будет владельцем девочки - и отцом мальчика.

Отредактировано Matilda Dennis (2009-11-20 17:11:12)

Возраст подходит. Беременная рабыня. Так почему бы ему и в самом деле не стать отцом? Все обстоятельства складываются достаточно благополучно для подобного исхода.
Твоя мама умерла от этого. А ты не боишься?- она и в самом деле понимала, что беременность, это достаточно тяжелый процесс, не говоря уж о родах. Но, с другой стороны, за ней ведь будет следить врач, и он сделает все, что бы она закончилась благополучно и для Тильды, и для ее малыша. Девочка же... она постаралась не думать, что будет, если у нее родиться девочка. Скорее всего, вырастет немного, а потом ее продадут.
Она понимала, что он сейчас рассматривает саму беременность девушки, как некое событие, и просчитывает все плюсы и минусы этого положения. Судя по всему, сейчас плюсов было куда больше:
-А ваши иследования? Что будет с ними? Вы же... вы хотели на мне проверить, смогу ли я... ну, вы понимаете. И...я не знаю, будет ли это полезным, для того, что бы что-то понять - она говорила про эту эпидемию, почти сгубившую человечество: - моя мама. Она тоже никогда не получала вакцины, как я знаю. Но тоже смогла забеременить. И нет, меня не тошнило, и никогда голова не кружилась. Я чувствовала себя хорошо, почти все время.
Она неожиданно соскользнула со стола и осторожно коснулась уголка его губы, не слишком уверенная, что ей это позволено:
-Спасибо, мистер МакКейн

Она осторожно, но очень нежно - как обычно улыбалась только своим мечтам, сильно задумавшись над чем-то во время работы или засыпая, или обсуждая нечто невероятное и прекрасное со Скарлетт - улыбнулась ему, ощущая, как мужчина обнял ее за талию, и опять чувствуя, как надежда становиться сильнее: возможно, со временем, он простит ее и сможет относиться не только как к рабыне и предательнице, но и как к девушке, обычной девушке, которая родит ему здорового, сильного и крепкого малыша, по крайней мере, постарается.
Тогда делай все, что он попросит.
Она совсем не хотела знать пол ребенка – пока он не родиться, можно мечтать, что это все-таки будет мальчик, которого она будет видеть до тех пор, пока она будет рядом, который будет ее любить до тех пор, пока она будет рядом, пока она будет просто его мамой.
-Да, мистер МакКейн, как решите. А я могу рассказать миссис Саммерс – она знала это  обращение, такое красивое и теперь уже совсем редкое – про то, что жду ребенка? – ей хотелось побольше узнать об этом, но из родивших женщин она знала только одну, Марию.
Ох… ему лучше не знать…
Она думала, что, наверное, лучше, соврать – сказать, что потеряла его во время их похищения, но тут же поняла, что одна ложь может наложиться на другую, и ни к чему хорошему это не приведет. Лучше ей быть максимально честной, только так она вернет его доверие:
-Миссис Саммерс. Она приходила за мной, когда я была в карцере, увидела у меня этот список и… простите, мистер МакКейн. Я не знала тогда, что сделают с вами и со мной. – если он ее и за это простит, она точно умрет со стыда. – И не знала, что этот список важен. Но я его помню, очень хорошо.

Девушка была уверенна, что теперь окончательно превратилась в персону нон-грата: теперь она никогда уже не сможет завоевать его доверие обратно. Девушка была склонна к подобным преувеличениям - вернее сказать, к нагнетениям. Ее жизнь была слишком короткой (даже если измерять в годах - но сейчас речь шла скорее об опыте; мыть полы и готовть она умела, а вот общаться с людьми и разбирать в отношениях - совсем нет), слишком однообразной, что бы найти там нечто особенное, ясное, и она, уже привыкнув к мысли, что вряд ли доживет до сорока и даже тридцати пяти, пересчитывала все именно на эти сроки.
Она послушно взяла лист и села уже не на стол - а за стол, и стала осторожно, очень медленно выводить буквы. Писать она умела, а вернее - механически повторять буквы, которые заполнила из книг. Именно поэтому ее подчерк не отличался изяществом, и девушка писала с некоторым количеством ошибок.
Он решит, что ты идиотка.
Зато память была отличной - и прочитав тот список всего раз, она запомнила все. Еще бы, в течении лет десяти читать всего три книги - и не такая память натренируется.
-Ваш список, сэр. Принести ужин сюда или в комнату?

На едкое замечание, которое было воспринято как и ожидал сам МакКейн, в виде шутки, Роберт устало улыбнулся. Он и представить не смел в своих больных фантазиях, что будет принимать участие в распутывание такого невозмонжо сложного клубка интриг и заговоров. Перед Лукасом, который был моложе историка примерно на 5 лет, Роберт чувствовал себя ни на что негодной малолеткой. Спокойствие Лукаса поражало, но и у такого казалось бы неприступного монумента уверенности должна быть слабина, ведь у Роберта она нашлась.
- Еще раз извини. Иногда я сам себя не понимаю, - потупив взгляд и занеся правую руку над затылком, он начал его почесывать. Харрисон до сих пор не верил, что кому-то смог открыться кроме себя и Эстель, и что этот кто-то оказался ладно мужчиной, но еще и членом вражеского браства. Но как уже говорилось, отношения между учеными были приятельские. Оба были готовы помочь друг другу в трудную ситуацию и также благополучно продать, если представлялась возможность извлечь не плохую выгоду. Они были прекрасно осведомлены об этом и не спешили ничего изменять.

Ничего, мне придется пойти на это. Она потерпит, она сильная. Если она может иметь детей, то я преклонюсь перед ней. Впав в глубокие размышления, Харрисон не заметил как в комнату вошла Матильда, а за ней и Эстель. Историк обрпатил на них внимание своих глаз, когда почувствовал на себе пристальный вопросительный взор Лукаса. Обернувшись, Роберт сразу же взглянул на Эстель. Девушка казалась измученной, но в тоже время гордой и невозмутимой, очи скользили по ее телу и наткнулись на неначительный порез ноги. Глупая.
- Я хочу этого. Я хочу, чтобы ты решил ее дальнейшую судьбу, - устало вымолвил Роберт. Но слова звучали уверенно, показывая всю решительноть мужчины.

Отредактировано Robert Harrison (2009-11-22 23:47:48)